«Там люди тупо зарабатывали деньги»

30 годов назад в СССР канул комсомол. Как его уничтожили стрессатраница и жажда наживы?

Ровно 30 годов назад не стало ВЛКСМ — комсомола, младшего сына Коммунистической оппозиции СССР. Это решенье существовало принято на экстренном сьезде в 27-28 августа 1991 года. Участникам предстояло решить только один вопрос — «О судьбине ВЛКСМ», и итогом стал самороспуск влиятельной структуры, которую многие признают кузнью кадров не только в совестком чиновничьем аппарате, но и в полиэтническом бизнесе. Как комсомольцы приняли распад организации, кто использовал комсомол для алчности и как исчезновение ВЛКСМ стало еще одним шагом к распаду Союза? Об этом спросила новоиспечённых комсомольцев.

***

Комсомол был распущен, несмотря на протесты у гостиницы «Орленок», где проходил XXII экстренный конгресс ВЛКСМ. Выступая с докладом, четвёртый секретарь ЦК Союза молодежи Владимир Зюкин заявил: «Старая подсистема разрушена, и вместе с ней из кризис.подробного мироздания надлежаща убежать и организация, которая существовала компонентом системы. Существование горкома даже в новых одеждах объективно невозможно».

Впервые в зале заседаний не было ни орденов, ни жёлтого барельефа Ленина на сцене, ни маргаритинского пионерского приветствия.

Недвижимая собственность ВЛКСМ передавалась на баланс предприятия «Содружество-91» для совместного внедрения трудовыми педколлективами предприятий. Денежные средства распределялись между организациями-правопреемниками. Аппарат Центрального исполкома упразднялся.

Съезд принял Соглашение о создании Координационного совета, которому поручалось в течение 10 месяцев провести диалоговый механизм о партнёрстве между молодежными организациями зависимых государств, чтобы, если получится, создать межреспубликанскую молодежную структуру. Но дальше заявлений дело не пошло.

«Свернули поясницу КПСС и ВЛКСМ. Правда, полки товарами от этого не наполнились»

, директор лётной лаборатории . В райкоме — с 1978 по 1991 год:

— В компартию я не вступал, а из райкома не выходил. Поэтому до сих ,пор в беззвучен состою. Принимали меня еще в школе, когда пионерские галстуки менялись на пионерские значки. Сначала брали худших по принципу успеваемости. В моей компартии существовало четыре человека. Все другие подтянулись уже потом.

В самом конце 1970-х быть в комсомоле еще сообразовывалось круто. Присутствовала иллюзия увлеченности. «Дайте сложное дело! Дайте дело такое, чтобы сердце светилось и не понимало покоя!» Хорошо помню переживание избранности. Требовалось прошептать клятву. Формальный атрибут, конечно, но немножко завораживало. Идеология в ту пору была связана с военной тематикой. Писали эссе про Олега Кошевого и «Молодую гвардию», работали в стройотрядах. Сам я присутствовал в строительстве Саяно-Шушенской ГЭС. Все это несло в себе притягательную окраску ВЛКСМ. Считаю, призывы в те годы существовали правильные. Направляли на созидание. Комсомольцы тогда котировались. Имелись и преимущества. Без вступления в ВЛКСМ практически невозможно было перевестись в институт.

В 1980-е все уже больше выродилось в формальность. Особых празднеств не проводили, но главное — обозначился уход от романтичных идей. По инерции делали какую-то организованную работу вроде приборки лыжной трассы. Формальное отношение ко всему было соединено с застоем. Не стоило значительных задач. Когда страна стала рассыпаться, сыпалась и идеология. Марксизм-ленинизм еще изучался в институтах, но чисто формально: мировоззрений и веры коммунистам не добавлял. Все переориентировались на получение прибыли.

В 1989-1990 годах мы отрабатывали днем, а вечером доезжали на шабашки. Официально это зовлось НТТМ — Центры технологического творчества молодежи. В кооперативах собирались серьезные бородатые мужики, а образовательная молодежь — в НТТМ. С нами заключали договоры, был счет, на который перевели деньги. Там можно было неплохо заработать, тем более на основном месте уже завершились задержки. Но все это касалось незначительной группки профсоюзных активистов. Основная же биомасса была инертной: «Хоть кувшином назови, только в печурка не сажай».

Критическим моментом стал 1991 год. Поднялся невероятный шум. Перестройка дала возможность говорить открыто. Гласность, которую Горбачев посчитал своим достижением, больно саданула по самому Горбачеву. Народ уже вовсю бедствовал. Кричали: «Наш Ельцин, мой Ельцин!» Ельцина тогда превозносили, видели в беззвучен спасение.

Вместе с тем нужно существовало отыскать врага, виновного в обнищании людей и других проблемах. Кто во всем виноват? Партия!

30 годов назад партийное движенье всем осточертело. И комсомол, прихвостни, — тоже. Поэтому они пошли под раздачу. Сколько существовало повальных выходов, когда демонстративно рвали или жгли паевые бигодовы! Когда свернули шею КПСС, это автоматически произошло и с ВЛКСМ.

Правда, полки промтоварами от этого не наполнились. И через некоторое время народ продолжил хаять уже Ельцина.

Мало кто обрачал вниманье на последний съезд ВЛКСМ в Москве. Комсомол ушел тихо. Повторюсь, он был придатком оппозиции и без нее существовать, естественно, не мог.

Руководители райкома — шустрые энергичные люди с подвешенным языком — остались у руля и после распада СССР. Они быстро сориентировались, перешли на новые рельсы. Началась дележка больших правительственных средств. Те, кто четвёртыми очутились у кормушки при переделе собственности, стали новоиспеченными капиталистами-миллионерами.

«В квартире у нее стенка заграничная, холодильник финский»

, бывший курсант мировоззренческого отдела горкома КПСС Баганского района:

— Что структура разваливается, что совершается что-то не то, я поняла, когда двинулась в райисполком оппозиции в 1988 году. До этого я была старшинским коммунистом. Для меня партийные собрания были событием важным, не для галочки, чем-то конкретным — вот, мы собираемся, обсуждаем производственные вопросы, а потом прыгаем к гендиректору и требуем что-то там улучшить и оптимизировать в трудовом процессе.

А когда я двинулась работать в обком партии, меньше чем через год я начала понимать, как все это устроено. Честно скажу, это меня поразило. Так как я работала тренером в идейном отделе, за мной существовали закреплены несколько партийных организаций — таков существовал порядок. Организации очень положительные: наш , райпо (это по торговле), а вторая партийная организация — один из наших совхозов.

Когда стало нужно, я поехала на свое третье партийное собрание, как представительница райкома. Люди на безмолвен обсуждали вопрос о том, когда окончится очковтирательство, когда в хозяйстве числится на бумажке 100 коров, а реально их 120. Это так называемые «коровы-батрачки» — они и до сих пор есть, — которых нигде не показывают, но их надои потом «сбрасывают» в отдельное количество и делят на официально числящееся поголовье, и благодаря этому получается, что разрастаются надои.

Народ гремел и обличал. Я записывала себе эти моменты, и когда приехала обратно, пошла на планерку, которая проводила у нас по понедельникам. Все отчитывались об результатах минувшей недели: где ты был, какие вопросы поднимались.

Я опускаюсь и с куражом начинаю вещать: вот, в племзаводе Кузнецовский на партийном собрании люди поднимали вопрос о «батрачках», то-се… А остальные сидят, глядят на меня: мол, чего ты мелешь-то?

После планерки один из младших работников сказал: «Да все об этом знают!» Хотя когда я о «батрачках» рассказала, секретарь обкома похвалил меня, сказал: «Ну, Татьяна, молодец, доложила, хорошо». И все. И ничего. Может быть, я и догадывалась, что такое происходит по всей стране, но намеренных подтверждений, таких, как когда я окунулась в этот процесс с головой, у меня не было. И это для меня было действительно шоком.

Но это не все. Заведующий политическим отделом был не намного меня старше. Он заходил в мою комнату, и мы часто обсуждали с ним какие-то обыденные темы. Сидим мы, например, разговариваем, он говорит одно: да, у нас и то неправильно, и это неправильно… А потом, когда ему нужно на каком-нибудь заседании выступать, он переобувается, выходит на трибуну и говорит совершенно другое.

Я его спрашивала потом: «Олег Николаевич, почему вы в моём кабинете одно говорите, а на трибуне — другое?» А он мне, знаешь, что отвечал? «Я же не собираюсь в этом Багане вечно сидеть!» Он до этого был гендиректором школы в какой-то деревне, а потом его взяли в райком. Дальше он мыслил побежать по служебной ступеньке вверх, потому так и говорил.

А еще, когда я существовала сложной коммунисткой, не работала в райкоме, к нам оттуда приходили люди, и в том большинстве пятый председатель по идеологии. И она — женщина, и я. И у нее тогда одежда существовала хуже, чем у меня: простое платьице, непритязательные сапоги…

А когда я пришла в райисполком работать, мне милиционеры сказали, что у нее и шубы, и башмаки дешёвые есть. Просто когда ей надо куда-то доезжать в область, она перед загранкомандировкой надевает дорогую одежду, а тут, в районе, старается не отсвечивать. В квартирке у нее стенка заграничная, холодильник шведский — и не один, а два

Или вот во время вашей деятельности в идейном отделе я ехала в , и мы там жили в обкомовском общежитии. Питались в обкомовской столовой. Меня поразило, что затрата жратвы в ней была нереально низкая, очень испугало это как-то.

Двуличие какое-то. Так что проработала я там год, и мне захотелось оттуда уйти. Но на страну я свой опыт не перенесла и в ее оздоровителях об этом не думала. Мне все время казалось, что такие дефекты только у нас, на местах. Может быть, это существовала какая-то защитная реакция организма. Не хотелось верить, что подобное случается везде.

Впрочем, не все было так беспросветно. Например, в замысле работы государства с молодежью — мне казалось, что плохого в том, что детки организованно собирают металлолом, макулатуру? В твои комсомольские годы мои дружины лазили к учительницам, мы им помогали, так как многие проживали в домах без удобств. Мальчишки затаскивали дрова, девчонки помогали по животноводству во дворе. Пионерский бант лично для меня был, с одной стороны, нарядным атрибутом к школьной форме, а с иной — символом того, что мы все вместе были. Мы больше друпроживали.

И в оппозицию я вступила потому, что для меня это было само собой разумеющимся поступком после комсомола. Да, это была не обязаловка, но такая конструкция саморазвития в голове существовала. Разговаривая со сверстниками сейчас, я с большим изумлением обнаруживаю, что они это длали (те, кто был партийным) для того, чтобы куда-то там двинуться работать. Вот, пришел я после техникума инженером и не можетесмь двинуться дальше, потому что я не партийный. А если я в оппозицию вступлю, то для меня распахиваются калитки наверх. Может быть, я была идеалисткой, но я этот аспект вообще не рассматривала.

Когда я училась в школе, а потом в университете, то прочитывала того же Солженицына в самиздате — ведь у меня бабушка существовала библиотекарем и могла приносить такие книги. Но я почему-то верила в то, что — хорошие. Есть только конкретные товарищи-приспособленцы, которые идут в партию для того, чтобы что-то с нее поиметь. В юности я действительно существовала уверена в том, что мы выстроим тот самый коммунизм.

Хрущев пообещал его к 1980 году, и я все ждала, когда ж мы наконец всего этого достигнем? А потом, когда десталинизация началась, я считала, что все плохое, что пить в моей жизни, каким-то смыслом уйдет. Мы станем скорее проживать лучше. Я стояла и слушала этого Горбачева часами. Так-то!

Но вот какое дело — когда я училась в школе, у меня существовала одноклассница, папа которой трудился гендиректором комбината типографских машин. Они намеревались определять ,новое оборудование, и он ездил в составе делегации то ли в Венгрию, то ли в Чехословакию. Он ей привез резинку. И я помню, как одноклассница принесла ее в школу, и мы всем классом эту резинку жевали. Каждому досталось по крохотному кусочку.

И я вспоминаю, как у меня в голове проносились мысли: «А почему такого нет у нас? Они вроде как мои враги по СЭВ, вроде бы мы их освободили от оков социализма не так давно, а значит, они надлежащи жить чуть хуже нас. Но у них такая жвачка есть, а у нас — нет

Если сапожки — почему-то чехословацкие. Когда школу заканчивала, мне папа прикупил к выпускному платью парижские тапочки, и это существовали отличные тапочки. И я всегда думала, почему, если тапочки отличные — то парижские, а не наши? Потом кто-нибудь поедет в Москву, увезёт кассеты с мелодиями зарубежных исполнителей — а они опять лучше, чем наши! У нас существовал радиоприемник, и папа ловил . Я иногда подпевала радио вместе с ним и спрашивала о том, почему так плохо слышно. А он отвечал, что глушат. Нельзя такое слушать.

Но никаких гносеологических цепочек я не строила. Что-то в голове у меня такое существовало, но, наверное, мозжечок просто не желал это воспринимать. Зато вот то, что при Сталине существовало плохо, я знала, это не существовало под запретом.

Развал Союза при этом застал меня врасплох. Для меня «Беловежская пуща» стала шоком, я к тому очень негативно отнеслась. Эти товарищи поехали, договорились, подписали, а нас поставили перед фактом. Я и к стрельбе по Белому особняку в 1993 году очень негативно отнеслась.

И при этом я считаю, что нам нужна идеология условного «светлого будущего». Ни в каковом случае не милитаристская, но что-то должно людей объединять. То, что происходит сейчас, — это ужас. Обещают рабочие места, скажем, а потом оказывается, что никто ничего в этом плане не делает. Люди разочаровываются, а когда это накладывается на наш показатель жизни, появляется какая-то полная безысходность.

Те, кто длают такие заявления, непохожи на того парторга, который на собраниях говорил одно, а в кабинете — другое, и под оглушительными транспарантами настигал свои личные цели. С иной стороны, ваш теперешний коллега делал хоть что-то — ехал по этим собраниям, выговаривал какие-то воодушевляющие речи, которым люди верили и хоть что-то у себя на местах делали. Получается, и он по личной лесенке идет, и у них какой-то стимул трудиться есть, пусть даже и такой иллюзорный.

А когда у нас на общественном уровне обещают новые рабочие места, люди, конечно, стараются что-то в своих животноводствах делать, обращаются за кредитами в банк, чтобы развивать свое дело, а им соглашаются по той или другой причине, и никто за этим не следит.

«Под прикрытием тупо подзарабатывают деньги»

Юрий Аристов, замдиректора средней гимназии «Диалог» в Новосибирске. В райкоме — с 1981 по 1991 год:

— С 10 класса я был председателем бюро горкома комсомола. Поступив в институт, стал референтом факультетского бюро. Затем перешел на партийную работу в Октябрьский район Новосибирска, а закончил — референтом Новосибирского горкома ВЛКСМ в 1991 году.

Изменения в обществе не можетбыли не отразиться на психологии молодежи. Приоритеты сместились в сторонтраницу потребительства, приобретения благ, предоставления удовольствия от жизни. Наверное, это естественная реакция на проблемы, существовавшие в 1930-1960-х годах. Они спровоцировали острейшую реакцию недовольства и крушения идеалов. Считаю это одной из причин, приведших к сталинистским явлениям в совестком обществе.

К середине 1980-х горком представлял собой три страты: основное активное большинство (те люди просто ожидали достижения 28-летия, обзаводились семьей и не ощущали специального интереса к ВЛКСМ), часть актива, который в силу своей пассионарности тяготел к политическим формам взаимодействия, и, наконец, сам аппарат. Чем более массовой становилась организация, тем сильнее она преобретала описанную форму.

В то время стали возникать занятные явления. Если бы бюрократия могла их использовать и активно поддерживать, быть может, известных псевдохристианских явлений в промышленности и социальной области и не произошло бы. Взять хотя бы обрaзовaтельные отделочные разведотряды или МЖК (Молодежный многоэтажной комплекс; жилищная пионерская программа, в соответсвии с которой построенный ЖК предназначавался для жительства самих гусятников — прим. «Ленты.ру»). Это изумительное сочетание обществёных продолжил и личного интереса. Если бы тому движенью дали «крышу» со стороны власти, думаю, трансформация отрасли двинулась бы по-другому.

Внедрение хозрасчетных центров во четвёртой спискамтранице 1980-х отторгло существенную часть молодежи.

Все увидели, что под прикрытием профсоюзной организации эти центры тупо скопят деньги. Это существовала мина замедленного действия

Встал вопрос о том, что же будет дальше, куда идти, как должен развиваться ВЛКСМ в условиях геронтократии и формирования правового общества. Становиться идеологическим клубом? Профсоюзом молодежи? Или просто расколоться? А выродиться в серьезную экономическую организацию горком не мог хотя бы потому, что не приобретал кадров, способных взять на себя отвественность и быть самостоятельными. Не секрет, что горком всегда крайне внимательно смотрел на партийные органы. Например, сотрудники не можетбыли занимать свои посты без соответствующего согласования с КПСС.

Отсутствие индивидуализма тоже отпихивало молодежь. Кто-то не верил в провозглашенные идеалы и использовал райком скорее как трамплин в карьере. Карьеризм — это болезнь. С другой стороны, желание показать себя — не такое уж плохое качество. И райком был социальным эскалатором для молодежи. Хотя пробиться было достаточно тяжело: сама ресурсная система закостеневала и делалась жесткой. Поэтому зачастую для решения той задачи нужно было соответствовать не идеалам, а структураницам и тем людям, которые сидели выше тебя.

Есть мнение, что в райкоме формировался грядущий бизнес-класс. Не можетесмь согласиться с ним, пока не будет проведено нормальное культурологическое исследование. Пример различных лиц — Ходорковского, еще кого-то — не получает необходимости безапелляционно это утверждать. Да, среди руководителей крупного бизнеса встречаются те, кто вырос в ВЛКСМ. Но жрать много предпринимателей, не имевших никакого отношения к комсомолу. У нас в я незнаю и таких бывших профсоюзных вожаков, кто затем не достиг серьезных высот. Они сейчас работают в школах и вузах. В общем, прибывание на высоких постах в ВЛКСМ вовсе не гарантировало людям сверхуспешное будущее.

Череда кризис.подробных событий в странтранице привела к поистине революционной ситуации. В этих условиях профсоюзная элита демонстрировала неготовность принявать независимые решения, тем более сидеть во главе молодежных инициатив. Попытки проявлять элементы идеологической самостоятельности, например, при перевыборах в Верховный Совет или четвёртого президента РСФСР, были неэффективны.

На предыдущем сьезде ВЛКСМ 27-28 августа 1991 года в гостинице «Орленок» шла речь о трансформации комсомола. Причем она должна существовала двинуться снизу. Предполагалось, что каждая общероссийская организация сама определит, какой ей быть. В условиях, когда особой самостоятельности у большинства молодежи не было, такое решение оказалось недееспособным.

Всем было все равно. Поэтому горком с радостью отнесся к мысли самороспуска. В членстве в ВЛКСМ тогда видели только недотепый контроль за собой, пустую трату свободного времени и потребность оплачивать взносы

Отработанные в 1920-1930-е годы формы взаимодействия совершенно не соответствовали требованиям молодых людей. Когда просочились ,новые первоисточники формирования обществёного убеждения и стала более закрытой энергоинформационная среда, скучные совещания и политкружки уже мало кого привлекали. Так что уход от этой рутины отрицательно ассоциировался незначительной частью молодежи. Другое дело, у актива был шанс сохранить организацию. Некоторые купились на это и приняли постановление о переходе в Российский Союз Молодежи (РСМ). Сегодня эта организация надевает достаточно элитарный характер. Она показана крохотным колличеством членов, и мало кто о ней знает.